«Архимед» Вовки Грушина [Издание 1947 г.] - Юрий Сотник

— Передай, — сказала Таня: — «Погреб заняли, невзирая на трудности. Сообщите, как принимаете. Начпункта Закатова».

Леня снял кепку, склонил стриженую лопоухую голову над аппаратом и стал нажимать на ключ, тихо приговаривая:

— Точка, тире, тире, точка… Тире, тире, тире…

Леня передавал эту депешу минут пять и весь взмок от, напряжения. Подконец сообщил, что переходит на прием, и повернул какой-то рычажок. Теперь все смотрели на якорь магнита с карандашным графитиком. Вот он слегка дернулся. Леня взял пальцами кончик бумажной ленты и стал тянуть ее к себе.

Где-то за лесом, в комнате у вожатого карбидов дежурный телеграфист лагеря Сеня Жуков стучал ключом, а здесь на бумажной ленте появились слабые черточки и точки. С трудом разбирая их при свете фонаря, Леня читал:

— «Примаем хшо. Же-ла-ем у-пе-ха. Дежурный связе-е-ет Жуков».

Вава тихонько засмеялась и осторожно захлопала в ладоши.

— Работает! — в восторге шептали карбиды. — Работает!

После испытания аппарата они разместились по разным углам, и Таня потушила фонарь.

Стало совсем темно. Только щели в крыше светились слабым, ночным светом. Ребята притихли, каждый в своем углу. Было слышно, как журчит ручей под холмом и пищит одинокий комар, залетевший в погреб. Так прошло полчаса.

— Товарищи! Вы не спите? — зашептал вдруг Боря.

Карбиды возмущенно заворчали в темноте:

— Мы и не думали засыпать!

— Знаете что? Вот все ребята спят сейчас в тылу в теплых постелях, а мы тут бодрствуем на передовых позициях, под самым носом у врага… А, товарищи?

— Угу! — отозвался кто-то.

Таня заворочалась где-то возле двери:

— Слушайте-ка! А что бы нам такое совершить?

— Совершить?.. Что совершить?

— А вот: нас с нашим лагерем соединяет только провод. И вот бы по этому проводу послать депешу: сегодня, положим, в ноль часов пятьдесят минут разведчики такие-то совершили то-то и то-то. Что-нибудь особенное, подвиг, понимаете?

Эта мысль всем понравилась. Тараща глаза впотьмах, карбиды стали придумывать, какой бы совершить подвиг.

— Во! — сказал Леня. — Такую депешу послать: «Сегодня ночью разведчики такие-то пробрались… в это… как его… в месторасположение неприятеля и… сделали чего-нибудь такое».

— А что именно сделали? — спросил Боря.

— Ну, какой-нибудь диверсионный акт.

— Ой, девочки! — пропищала Вава. — У них там две овчарки и ночной сторож. Они такой «диверсионный акт» покажут, что просто ужас!

— И вообще нельзя: сейчас еще мир, — сказала Таня.

Долго ломали головы карбиды.

Постепенно щели в крыше посветлели. На полу стало заметно черное пятно люка, а по углам — смутные фигуры ребят. Они сидели кто на корточках, кто просто на полу и поеживались от утреннего холода.

— Закусим? — предложил Боря.

Вава развязала мешок. Она вынула оттуда буханку хлеба и несколько вареных картофелин. Затем, хитро посмотрев на ребят, извлекла одну за другой пять сушеных вобл.

— Сама достала в сельпо, — сказала она важно, раздавая ребятам порции на салфетках из газеты.

Разведчики принялись громко чавкать, обсасывая косточки воблы, и продолжали вслух мечтать о подвиге.

— Хоть бы гроза какая-нибудь! — говорила Таня, держа двумя пальцами рыбий хвост. — «В районе наблюдательного пункта разразилась гроза. Погреб затоплен. Продолжаем наблюдение за неприятелем по колено в воде».

— А по-моему, лучше так, — предложил Боря: — «В районе наблюдательного пункта бушует гроза. Огромное дерево упало рядом с погребом. Продолжаем неустанные наблюдения».

— Не! Не так! Во как! — Леня даже приподнялся: — «В районе наблюдательного пункта бушует гроза. Молния ударила в погреб. Часть разведчиков оглушена. Продолжаем наблюдения среди дымящихся развалин».

— Ой, девочки! — пропищала Вава. — Если все это случится, вожатые прогонят нас отсюда и прекратят войну.

Прошло часа три. Щели в крыше стали золотистыми, и от них протянулись сизые лучи, в которых плавали блестящие пылинки. Мрачную картину осветили они!

Осовелые ребята сидели на своих местах, вытянув шеи, поминутно делая судорожные глотательные движения. Клочки газеты, обглоданные рыбьи кости и картофельная шелуха валялись на полу.

Прижавшись затылком к стене и перекатывая голову с одного плеча на другое, Леня громко, с надрывом шептал:

— Ну прямо все кишки выжгло!.. Прямо, наверно, какое-нибудь воспаление теперь начинается! — И, уставившись на Таню злыми глазами, сказал: — Ну, чего тебе сделается, если я к ручью сбегаю?

— Не пущу. Трикотажи увидят, — в десятый раз повторила Таня.

— Увидят! Они еще спят преспокойно, а ты здесь мучайся!

Таня, бледная, решительная, стояла на коленях, загораживая собою дверь:

— Все хотят пить. И я не меньше тебя.

— Не меньше! Две кружки чаю за ужином выпила, а я…

— Не пущу! Понятно?

Боря молча слушал этот разговор. Длинная физиономия его еще больше вытянулась. Вава коротко всхлипывала, точно икала, а ее брат сидел неподвижно, страдальчески подняв маленький нос и большие темные глаза.

Вдруг Боря поднялся:

— Товарищи! Зачем ссориться? Если каждый станет бегать к ручью и обратно, то нас могут заметить. Но кто-нибудь может взять рюкзак и принести воду для всех.

— Во! Правильно! Он брезентовый и не протекает.

— И очень хорошо! И великолепно! — одобрительно запищала Вава.

— Не пущу!

Но тут терпение у карбидов лопнуло. Леня, согнувшись, подошел к звеньевой. Вава вскочила на ноги. Злое лицо ее выглядывало из-за Лёниной спины. Шагнул вперед и Боря с торчащим вихром.

— Что ж, нам здесь помирать? — мрачно спросил Леня.

— Не пущу!

— Кричала, кричала о подвиге, а как до дела дошло, одного человека боишься выпустить!

— Не пущу!!

— Ой, девочки, какая странная у нас звеньевая! Крыс боится, трикотажей боится и всего боится!

Леня бил себя кулаком в грудь:

— Ну, меня, меня пусти! Я так проползу, что…

— Уж ты проползешь! Знаем тебя!

— Ну, сама иди!

— И сама не пойду.

Леня подошел к ней поближе. Неожиданно мягким, ласковым голоском он спросил:

— Струсила?

— Струсила? — пискнула Вава.

Таня вскочила и треснулась головой о крышу. Держась за макушку, отчеканила:

— Давайте мешок!

— Вот и прекрасно! Вот и прекрасно! И ничего такого не случится, — миролюбиво заговорила Вава, вытряхивая из рюкзака остатки провизии.

Таня сняла пальто и взяла мешок.

— Струсила, говоришь?

Она открыла дверь, согнулась, чтобы не стукнуться снова: о притолоку, сделала шаг вперед, остановилась на секунду… и вдруг, резко дернувшись назад, закрыла дверь.

— Чего ты? — удивились ребята.

— Стоят! — чуть слышно ответила Таня.

Все бросились к стене и приникли к щелям в досках. Даже Дима перестал «умирать». Повертев удивленно головой, он поднялся и подбежал к двери.

На крыльце дома трикотажей стояли двое мальчишек с полотенцами через плечо. Один маленький, другой большой, толстый. Маленький, протянув руку, показывал на погреб.

Карбиды бросились прочь от стены.

— Идут!

— Ой, девочки, прямо сюда идут!

С минуту они метались по погребу, стукаясь головами о скаты крыши…

— В люк! В бочки! — скомандовала Таня. — Все убрать!

Пальто, катушка из-под провода, рюкзак, очистки картошки, рыбьи головы и хвосты полетели вниз, в глубину погреба. Леня отцепил аппарат от провода и съехал на животе по шаткой приставной лестнице вниз. За ним скатились остальные. Кряхтя, толкаясь, карбиды убрали лестницу и спрятали ее за бочки, лежавшие двумя рядами у стен. Бросили туда же свои вещи и остатки провизии. Затем каждый забрался в бочку, и все затихли.

Прошла минута, может быть две. Вот наверху скрипнула дверь. Послышались два приглушенных голоса. Один, солидный, басистый, похожий на голос Бурлака, сердито спросил:

— Ну, где твои карбиды?

Другой, пискливый, насморочный, ответил негромко, но горячо:

— Честное пионерское, видел: эта, ихняя… Петр Первый. По ковбойке узнал. Открыла дверь, а потом сразу как захлопнет… А за ней еще какие-то… Сам видел.

— Сколько? — спросил председатель.

— Десять… Нет, Мишка, человек двадцать! Так и высматривают, так и высматривают!

— Врешь, — лениво сказал Бурлак.

— Ну вот тебе честное-распречестное слово! Знаю, где они! Внизу сидят.

Притихшие в бочках карбиды услышали, как два трикотажа подобрались к люку.

— Эй! — басом крикнул маленький мальчишка.

Лёнина бочка лежала против Таниной. Он взглянул на звеньевую. Таня сидела согнувшись, поджав под себя колени, прикусив кончик языка. Один глаз ее был закрыт прядью волос, другой неподвижно смотрел куда-то вверх.